С.В. Гурова рентгенолог воспоминания Чернышовой Т. Я.

Нас было трое. Одна, младшая из нас, наша подруга, ушла… Светик, Света, а иногда по студенческой привычке – Гурова.

Высокая, стройная, грива каштановых волос, большие серые глаза с зеленцой, полные губы. Одета всегда скромно, не кричаще, но со вкусом. Полна собственного достоинства. Сильная, светлая личность.

С ней было просто и не просто; характер не однозначный, как сейчас модно выражаться. Да и сама Гурова, когда мы обсуждали чей-то характер, говорила: «О каком характере ты говоришь? Один нам приписывают, один мы себе приписываем и лишь единственный тот, который есть в действительности.

В сущности, простота труднее всего на сеете, считается пределом опытности. Но именно в наш пик, «когда пиетет погиб, служение людям сдано в архив, атавизм опровержен, веяние чувств смешно, а будущее – туманно», жила , простая и доступная всем, живо откликающаяся на несчастья других, уважающая авторитеты, снисходительная к человеческим слабостям.

– «Надо же точить младенцу обо что-то зубки, – говаривала Света. Все мы забавные, только не в своих глазах».

С.В. Гурова рентгенолог воспоминания Чернышовой Т. Я..

Конечно, можно прожить жизнь ни во что не вмешиваясь, но Светлана Владимировна всегда жила в гуще событий, обладала талантом замечать все сразу. Когда молодые специалисты позволяли себе расслабиться, начинали злословить, она говорила: «Клуб шутников! Когда кошки дома нет – мышки пляшут». Но любила молодежь особой любовью.

Все шли к ней за советом, консультацией. Никому она не отказывала в помощи. Хотя часто говорила мне: «Всегда один целует, а другой подставляет щеку» – многочисленные знакомые и друзья ее тоже помогали (я не имею ввиду материально, ни в коем случае!). Светлана Владимировна считала, что «благополучие в том, что получаешь то, чего хочешь и хочешь того, что получаешь». Не помню, чья это мысль, но это – истина, и знать, где надо остановиться ей было дано.

Все, что ни делала Света, она делала в полную силу. Если любила – то уж любила. И друзей у нее было много: это и студенческие друзья, и коллеги, и бывшие ее благодарные пациенты (некоторые из последних были с ней до последнего), и соседи, и чьи-то друзья, и дети друзей. Но не-даром есть изречение: иметь одного друга – много; двоих – очень много; троих – вряд ли возможно.

А вот Светлана Гурова этот афоризм, похоже, опровергла: троих друзей, не-подкупных, верных, она имела, и это точно.
К сожалению, я не могу назвать себя самой близкой ее подругой, хотя мы и дружили втроем: С.В. Гурова, С.Д. Дмитриева и я.

Я слишком поздно с ней познакомилась, когда она уже состоялась как личность, когда у нее были уже свои привязанности. Ей было почти 40 лет, а в эти годы друзьями уже не обзаводятся. Но это были трудные для нее времена, когда тяжелая, страшная болезнь пыталась сломить ее. И тут ее сильный дух, оптимизм, жизнелюбие сделали, казалось бы невозможное.

Она перенесла три тяжелых операции в разных клиниках Ростова, Киева и Москвы. После последней операции врачи создали для нее особый режим на два месяца: диета, требование не садиться, а только ходить, стоять и лежать – 2 месяца! Это очень тяжело. Но она это вынесла. Приходила на работу, весь рабочий день была на ногах и только дома падала от усталости на диван со слезами.

Вряд ли кто-то на работе знал об этом: внешне она была всегда спокойной, выдержанной, так же помогала всем, кто в ней нуждался. В это время мы с С.Д. Дмитриевой были всегда рядом. Да и как могло быть иначе?

И не потому что когда я после операции проснулась – возле меня были две лучшие подруги – Гурова и Дмитриева, и не потому, что, когда у меня грянул семейный кризис – это Гурова устроила мне поездку в Ереван на 4 месяца учебы – лишь бы снять стресс, дать время принять мне правильное решение. Это Гурова с Дмитриевой договорились о госпитализации меня в ОКБ, когда я тяжело заболела пневмонией. Это Гурова могла меня при необходимости утешить, а иногда и приструнить, сказать правду в глаза.
Света была умна, находчива, остроумна. Иногда жесткая, иногда мягкая, но всегда правдива в своих суждениях, чем и привлекала к себе людей.

Характер сильный, не терпящий притворства; но она могла быть терпима даже к глупости людей какой-то жалеющей снисходительностью, как к больному человеку. В ней уживались и демократизм, и аристократичность, скромность и полное сознание своего высокого профессионализма. И это чувство противоречия в ней было одной из главных движущих сил ее внутреннего мира, жизненного потенциала.

Она обладала полной внутренней свободой, поступала так как находила нужным, а иногда, как это казалось со стороны, и вопреки здравому смыслу. В людях она хорошо разбиралась, знала истинную цену каждому, но независимо от своего мнения, была корректна и считалась с тем, что у каждого человека своя правда.

Свою профессию она очень любила, работала много, часто засиживалась допоздна (при сокращенном рабочем дне!) перед негатоскопом, просматривая рентгенограммы из Новочеркасска, которые привозили ей на консультацию в буквальном смысле в мешках.
Зато, когда мы втроем освобождались от работы, собирались у нее в кабинете и иногда шли пешком часть пути, заходили в парк им. Горького в кафе «Зеленая горка», брали мороженое, сок и сидели, болтали о своем, о женском. Но вот наступили годы перестройки, появились благие надежды на добрые перемены.

Все слушали М.С. Горбачева, восторгались; общество стало пробуждаться, стало насквозь политизированным. И темы наших бесед, споров тоже изменились. Выборы в Государственную Думу стали осознанными. Институт наш «гудел» как улей: наш директор Юрий Сергеевич Сидоренко стал депутатом Верховного Совета РФ. Мы все жили его рассказами о Москве, о парламенте, многое возлагали на Ельцина Б.Н. Много было надежд…, много перемен…

С.В. Гурова рентгенолог воспоминания Чернышовой Т. Я.

Но вот грянул выстрел по Белому Дому и мы поняли, что эта игра в демократию окончилась. Ни о каком плюрализме Горбачева и думать нечего. Восторги наши поутихли. И вновь мы собирались втроем, и вновь спорили, но больше уже на свои близкие и надежные темы – вопросы: о своем родном втором доме – об институте (о чем же еще?). И было о чем говорить, было о ком говорить. Ю.С. Сидоренко продолжал большое строительство, новые корпуса, новые койки для больных, новые рабочие места, большой приток молодежи в институт, новые назначения, награды сотрудников. В жизни нет никакой связи между заслугой и воздаянием. Но, слава Богу, это воздаяние все-таки коснулось Гуровой.

Как же долго из скромности С.В. не соглашалась оформлять документы на представление ее Ю.С. Сидоренко к званию «Заслуженный врач России».Ю.С. Сидоренко высоко оценил ее заслуги и мастерство, и звание это стало ее большой гордостью. Она с еще большим усердием работала, передовая свой опыт, профессионализм, любовь к институту.

Надеюсь, что свой опыт она передала в надежные руки, и так, как она помнила и с должным пиететом относилась к своим учителям (М.М. Бениаминович, А.А. Миханошин, Ф.М. Штейн), так и о ней будут помнить ее ученики.И мы жили, выжили и вновь собирались.

Собирались, чтобы соотнести свои диагнозы, наблюдения: ведь то, что С.Д. Дмитриева видела при гастро-, колоноскопии, а С.В. Гурова на рентгене – на операционном столе имело или редко нет – свое подтверждение. И обе они всегда интересовались результатами операций. И это тоже нас сближало. Но не только симптомы Неменова, Рудзайтниса, Кейза (это Гурова меня образовывала) были предметом наших обсуждений. Мы приятно удивлялись образованности и желанию молодых специалистов учиться. (Гурова очень любила молодежь и она ей платила тем же). Мы говорили о книгах: у Гуровой, как и у нас, была неплохая библиотека и она много читала.

Мы говорили о своих близких. А это отдельная тема, ибо С.В. очень трепетно относилась к своим родителям, обязательно ездила в Цимлянск, где они похоронены, с большой любовью вспоминала о них. Свою сестру Любочку она любила и понимала так, как, наверное, любят и понимают друг друга только близнецы. Любочка и вся ее семья были для С.В. эпицентром ее чувств и переживаний. Свой отпуск она неизменно проводила в Севастополе, в семье сестры, где ее тоже очень любили, особенно внучатые племянники Алена и Алеша.

Надо отметить, она пользовалась особым успехом у молодежи, у детей своих друзей. Дети обожали ее. Она была с ними на равных, понимала их, а они платили ей тем же. Большего авторитета для них уже не существовало.

Теплая атмосфера создавалась ею и в родном отделении, где в краткие минуты отдыха, чаще после окончания рабочего дня, устраивалось чаепитие со всякими домашними «вкусностями». Я часто вспоминаю, как Света красиво сервировала стол (этому искусству я всегда училась у нее), как тепло и радушно принимала друзей в своем доме. Могу ли я забыть, как она вместе с С.Д. Дмитриевой поехали в другой город за мной, чтобы помочь организовать банкетный стол после защиты докторской диссертации моего мужа. Это было в те годы, когда запрещались банкеты. А мы в гостинице все готовили сами и накрыли прекрасный стол. Это было не просто, это был поступок, и я не могу этого забыть.

Еще раз хочу отметить ее отношение к своей профессии, а это – главное. Никогда пациент не уходил от нее без окончательного диагноза, чего бы это ей ни стоило. В трудных случаях поднимались фолианты монографий, справочников; история болезни пациента всегда тщательно штудировалась. И не раз страшный диагноз, который был постав-лен клиницистами, рентгенологами, безапелляционно отвергался, а операция была не нужна. Только на моей памяти было несколько больных, которые приходили на рентгенологическое исследование в тяжелом состоянии: резкая потеря в весе, одышка в покое, мучительный кашель, на рентгеновских снимках -затемнение в легких. Во всех предыдущих инстанциях ставился диагноз рак легкого.

Но к счастью для больных это оказалась тяжелая форма сер-дечной недостаточности. Спасибо Светлане Владимировне! Одного из этих больных я знала лично, после соответствующего лечения в стационаре он прожил еще 10 лет. Серьезность, ответственность, душевность по отношению к больному снискали любовь и уважение, как коллег, так и пациентов.

Однако, «пред своенравною судьбой мы все – марионетки». Почти 20 лет жизни после тяжелой болезни, жизни с полной отдачей своих сил, жизни насыщенной, Светлана Владимировна не забывала, что все это – отсрочка. И эта отсрочка кончилась. Умница, она трезво оценила свое со-стояние, поняла, что это рецидив. Нам говорила, что ей судьбой было подарено 17 прекрасных лет (за вычетом 3-х лет на операции).

Стойкая по характеру, она боролась до последнего, то, веря, то не веря в лучший исход. Критически относилась к нашим версиям об улучшении ее состояния. Вела себя достойно; делала вид, что верит нам, а потом вдруг спрашивала: – Ну, а где же моя вторая история болезни? Смотрите, не перепутайте, когда будете подклеивать анализы.

А мы, в самом деле, вели две истории болезни: настоящую и для нее. Но она все понимала. В этот последний год своей жизни (как и все мы) ранее атеистка, она стремилась к Богу, соборовалась по своему желанию. Говорила, что в конце концов умереть – это значит перестать умирать. Чутко и трезво оценивала быстрое ухудшение своего состояния. Когда появились нарушения зрения, выпадение бокового зрения – поняла – это конец. Я попыталась что-то придумать, чтобы отвлечь ее, но она сказала: можно спорить,

есть ли у осла четвертая нога – у него все равно будет четыре ноги.
Последние дни были мучительными. Все ее родные и близкие друзья были с ней до конца. Выражение лиц у всех нервное, тревожное, плакать сил не было. 6 марта ее не стало. Эта сдержанная закрытая книга закрылась навсегда.

Есть такое выражение: жизнь – садовник, подравнивающий лужайки. Ну, и пусть бы она подравнивала, убирая сорняки. Нет же, она срезает лучшее!

Этим лучшим она и осталась в моей памяти и сердце. Чудная вещь – сердце! У всех оно есть, но это никого не утешает.
В памяти сохранилось столько, что почти ежедневно хочется сказать: А Гурова сказала бы так-то… Мы помним о тебе, мы любим тебя, Светик.

Твои друзья.